�?з письма к Майклу Толкину 1 ноября 1963.Преданность «науке» как таковой, без оглядки на собственную репутацию, это высокое и в некотором смысле даже духовное призвание; а поскольку оно «высокое», оно неизбежно принижается самозваными собратьями, усталыми собратьями, жаждой денег (или даже вполне оправданной потребностью в деньгах) и гордыней: людьми, которые говорят «мой предмет» и вовсе не имеют в виду «предмет, которым я смиренно занимаюсь», но «предмет, который я собою украшаю» или «сделал своим».

Разумеется, в университетах такая преданность обычно унижена и запятнана. Однако она по-прежнему жива. Если с отвращением закрыть университеты, она исчезнет с земли - до тех пор, пока университеты не возродятся и в свой срок снова не падут жертвами морального разложения. 

Куда более возвышенная преданность религии не в силах избежать той же участи. Ее, конечно же, в определенной степени принижают все «профессионалы» (и все практикующие христиане), а кое-кто в разные времена и в разных местах бурно негодует; а поскольку цель - выше, недостаток представляется куда худшим (и таков и есть). Но нельзя сохранить традицию учености или истинной науки без школ и университетов, а это подразумевает преподавателей и донов. Нельзя сохранить религию без церкви и церковных служителей, а это означает профессионалов: священников и епископов - а также монахов. (По крайней мере, некогда они со всей определенностью были необходимы. �? если сегодня нас огорчают или порой шокируют те, которых мы видим близко, думается мне, нам должно вспомнить о том, в каком великом долгу мы перед бенедиктинцами. А также о том, что (подобно Церкви) они постоянно поддавались мамоне и миру, но так и поддались окончательно. Внутреннее пламя не удалось загасить).

Драгоценное вино не может (в этом мире) храниться без бутылки (мерзкая паутина, пыль и запачканная этикетка не обязательно служат показателем испортившегося содержимого, для тех, кто умеет извлекать старые пробки) или какого-нибудь менее достойного сосуда. Что до меня, я обнаружил, что цинизма у меня скорее убавляется, чем прибавляется, - когда я вспоминаю собственные свои грехи и глупости; и сознаю, что сердца человеческие зачастую не так плохи, как их поступки, и очень редко так плохи, как их слова. (Особенно в нашу эпоху, эпоху глумления и цинизма. Мы свободнее от лицемерия, поскольку «не годится» щеголять праведностью или изрекать высокие слова; но это «лицемерие наоборот», подобно широко распространенному «снобизму наоборот»: люди притворяются хуже, чем есть на самом деле….) 

Однако же ты говорищь о «слабеющей вере». Это совсем другое дело. В качестве последнего прибежища вера - это акт воли, вдохновленный любовью. Нашу любовь возможно охладить, а волю - подорвать зрелищем недостатков, глупости и даже грехов Церкви и ее служителей, но я не думаю, что человек, некогда обладавший верой, повернет вспять в силу этих причин (и менее всего - тот, хоть сколько-то знаком с историей). «Возмутительный факт», самое большее, - повод для искушения, как непристойность - для похоти; первое не создает второе, но пробуждает. Это удобно, потому что обычно отвращает наш взор от нас самих и наших собственных недостатков в поисках козла отпущения. Но вера как акт воли - это не один-единственный момент принятия окончательного решения: это постоянный, повторяемый до бесконечности акт; состояние, которому должно длиться - так что мы молимся о «неослабном упорстве». �?скушение «неверия» (что на самом деле означает отвергнуть Господа Нашего и его веления) всегда здесь, внутри нас. Некая наша часть жаждет найти ему оправдание за пределами нас. �? чем сильнее внутреннее искушение, тем с большей готовностью, тем более непримиримо мы бываем «возмущены» поступками других. Думаю, я столько же чувствителен, как и ты (или любой другой христианин) к «возмутительным фактам», связанным как со священством, так и с мирянами, Мне в жизни пришлось немало пострадать от глупых, усталых, охладевших и даже дурных священников; но теперь я знаю себя достаточно хорошо, чтобы понимать: мне не должно оставлять Церковь (что для меня означало бы оставить служение Господу Нашему) в силу подобных причин; оставить Церковь мне следовало бы лишь в том случае, если бы я перестал верить, и мне не следовало бы yвepовать вновь, даже если бы я в жизни не встретил среди церковнослужителей никого, кто не был бы мудр и праведен. То есть я бы отрекся от Святого Причастия: в лицо назвал бы Господа Нашего обманщиком.Если Он - обманщик, а Евангелия - лишь подделка, то есть фальсифицированные рассказы о безумце, страдающем манией величия (а это - единственная альтернатива), тогда, конечно же, то зрелище, что являет собою Церковь (в смысле, священство) в истории и сегодня - просто-напросто свидетельство грандиозного мошенничества. Однако если нет, то зрелище это, увы! - лишь то, чего следовало ожидать: началось это еще до первой Пасхи и веру вообще не затрагивает - разве что в том, что мы можем и должны глубоко огорчаться. Но огорчаться нам следует во имя Господа нашего и за Него, ассоциируя себя самих с беззаконниками, а не со святыми, и не восклицая, что мы никак не можем «принять» �?уду �?скариота, или даже нелепого, трусоватого Симона Петра, или глупых женщин, вроде матери �?акова, что пыталась «продвигать» своих сыновей.Требуется фантастическая воля к неверию, чтобы предположить, будто �?исус на самом деле никогда не «существовал», и более того - предположить, будто он не говорил ничего из того, что о нем написано; настолько невероятно, чтобы в те времена в мире нашелся хоть кто-либе), способный такое «выдумать»: как, например, «прежде нежели был Aвраам, Я есмь»… «Видевший Меня видел Отца»…; или провозглашение Святого Причастия у �?оанна,..: «Ядуший Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную». Потому мы должны либо уверовать в Него и в то, что Он говорил, и принять последствия; либо отвергнуть его и опять-таки принять последствия. Мне, например, трудно поверить, что кто-либо, однажды приступивший к Причастию, хотя бы только раз, и по меньшей мере с правильным намерением, сможет когда-либо вновь отвергнуть Его, не запятнав себя тяжким грехом. (Однако ж каждая Отдельная душа и ее обстоятельства ведомы Ему одному.)Единственное лекарство для слабеющей и убывающей веры - это приобщение Святых Таинств. Несмотря на то, что Святое Причастие всегда остается самим Собою, совершенным, цельным и нерушимым, оно не действует окончательно и раз и навсегда на кого бы то ни было из нас. Подобно акту Веры, воздействие его должно быть непрерывным и возрастать по мере повторения. Частое применение наиболее эффективно. Семь раз в неделю принесут больше пользы, нежели семь раз через промежутки. Кроме того, могу порекомендовать следующее упражнение (увы, возможностей для этого предостаточно!): причащаться в обстоятельствах, оскорбляющих твой вкус. Выбери гнусавого или косноязычного священника, или заносчивого, вульгарного монаха; и церковь, битком набитую самыми обычными обывателями, невоспитанными детьми, - от тех, что орут и вопят, до тех продуктов католических школ, что, едва откроют дарохранительницу, откидываются назад и зевают, - неопрятными юнцами в рубахах нараспашку, женщинами в брюках, зачастую растрепанными, с непокрытой головой, Ступай к Причастию с ними (и молись за них), Эффект будет тот же (или даже лучше), нежели от мессы, которую прекрасно читает явный праведник, а вместе с тобою слушают ее несколько набожных, достойных людей. (Ведь оно вряд ли хуже мессы с насыщением Пяти Тысяч - после чего Господь Наш возвестил грядущее насыщение).